В свое время, когда я только что начинал охотиться с гончими, я внимательно следил за газетными объявлениями о продаже гончих.

Особенно прельщали меня объявления, в которых указывалось, что гончая или гончие продаются с пробы.

Имевшиеся у меня собаки вовсе не гоняли или гоняли на коротке, и убить из-под них зайца не представлялось возможным.

Поэтому вполне естественно, что мое внимание обратили на себя объявления, в которых предлагалась к приобретению гончая с пробой.

Я обратил внимание, что некоторые из них исходили от одного и того же лица, живущего в деревне около станции Лобни.

К сожалению, я сейчас не могу вспомнить настоящего имени владельца этих гончих и потому позволю себе условно именовать его Иваном Яковлевичем Петровым.

Стоит ли говорить, что объявления эти меня кровно заинтересовали, и я представил себе солидного лесника, занимающегося нагонкой гончих в своих зайчистых местах и с выгодой продававшего затем своих питомцев.

В одну из суббот, придя из гимназии и быстро собравшись, я ехал по Савеловской ж. д. на станцию Лобня к Петрову. В вагоне рисовались мне разные гончие, представлялась их работа, и мучил только вопрос - хватит ли у меня скопленных от завтраков и театров денег на их покупку.

Но вот я на станции Лобня. До деревни, в которой проживал Петров, всего две версты. Изба Петрова крепкая, новенькая, шестистенная, во второй половине которой живет женатый сын с внуком, мальчишкой лет двенадцати. Сам Петров плотный мужик с рыжей бородой, лукавыми глазками, как-то странно бегающими и словно на вас не смотрящими. Он приветливо здоровается и как бы оценивает меня как покупателя своими прищуренными глазами.

Появляется самовар, я достаю закуски и вино, он оживляется и рассказывает случаи из своей охотничьей практики, ни слова не говоря в похвалу продаваемой гончей, которую я пожелал осмотреть и которую ввел в избу его внук.

Выжловка эта представляла из себя помесь, как он выразился, «костромича с арлекином», имела довольно сухую разноглазую голову, была среднего роста, на хороших ногах. На все мои вопросы о ее работе, голосе он загадочно улыбался, ссылаясь на то, что завтра я сам все увижу.

Мне принесли несколько охапок душистого сена и, завернувшись в охотничий бобриковый халат, я заснул, переносясь мечтой в осенний лес и видя во сне пленительные картины гона.

С утра стал накрапывать дождь, но в лесу было тихо, и туман упорно цеплялся за ветви, не желая расходиться.

Иван Яковлевич взял на смычок Чижовку, кликнул внука Сашку и повел меня в ближайший лесок. Там, на опушке, он указал мне на дорогу, сказал, чтоб я шел по ней, не сходя до просеки, которая ее пересечет, а затем, чтобы я свернул вправо на просеку и, пройдя ее до пересечения другой дорогой, остановился бы и, если до этого времени я не увижу зайца, остался бы тут, так как где бы ни был поднят заяц, а он непременно пройдет именно этим местом.

Я снял с погона ружье, зарядил его и видел, как он отрешил от смычка собаку и стал неспешно порскать. Сашка скрылся вслед за собакой и тоже нет да нет подавал свой голосок.

Дождь перестал, я тихо шел дорогой, прислушиваясь к шуму капель, падающих с деревьев на землю. Туман поднимался, и бледное солнце кое-где освещало сверкающие капельками дождя поляны.

Вдруг, где-то в стороне, неуверенно отозвалась гончая... еще... еще... и начался привязчивый гон. Вот ближе, ближе ведет она на меня, я весь трепет и внимание, сердце учащенно бьется, рука сжимает ружье, курки взведены. Но гон, не доходя до меня, начинает удаляться, Я иду дальше дорогой до указанной мне просеки. Гон смолкает в отдалении. Заяц ушел со слуха. Стою, слушаю. Благоговейно слушаю лес, полный каких-то только ему одному свойственных звуков, звуков, которыми полна его тишина.

Но вот где-то вдали, еле различимо, доносится до меня снова как будто голос собаки.

Да, несомненно, это она возвращает зайца к своей лежке. Я вспоминаю наставление Ивана Яковлевича о другой дороге, пересекающей просеку, где находится верный лаз, и спешу к нему. Гон уже хорошо слышен, и собака ведет прямо ко мне, к указанному лазу. Я выбираю кустик, становлюсь за него и во все глаза смотрю на просеку и часть пересекающей ее дороги. Гон все ближе. Смотрю на часы. С момента подъема прошло уже около часа. Но вот перемолчка, другая, скол... но через несколько минут снова гон, который отдаляется. Очевидно, беляк стал петлять... Гон снова ближе - перемолчка, и снова жаркий гон... Вот-вот появится заяц, меня бьет лихорадка, но гон внезапно поворачивает в глубь леса, отдаляется и постепенно сходит снова со слуха.

Появляется Иван Яковлевич и начинает трубить собаке. Минут через пятнадцать я вижу Сашку, у которого на сворке Чижовка, которую он только что подловил.

Начинается снова дождь. Иван Яковлевич как-то неуверенно предлагает бросить Чижовку в ельничек, что версты за две отсюда, но мне как-то неловко, и мы идем домой. Собака работала неотвязно часа полтора, и я решаю ее купить. Дома начинается торговля и, наконец, за сорок рублей собака моя.

У меня она вовсе не гоняла, голос у нее оказался совсем не такой, как на пробе, и я скоро ее сбыл.

Через год я снова был у Ивана Яковлевича; на этот раз продавался выжлец «костромич» огромного роста, с несколько повихнутым гоном, но, по словам Ивана Яковлевича, замечательный, безответный гонец.

И снова, следуя всем указаниям Ивана Яковлевича, я ходил по дорогам и просекам, правильно становясь на заветные места, но, хотя гон происходил почти беспрерывно, я не видал зайца, очевидно, отпугивая его своими нетерпеливыми движениями, о чем горько намекнул мне Иван Яковлевич. Работа Шумилы была блестящей, и я уплатил за него пятьдесят пять рублей.

Приведя к себе и через неделю взяв его в лес, я убедился в том, что и он, как Чижовка, «гнать не желающий».

Познакомившись кое с кем из охотников, я узнал, что многие, купившие собак у Петрова, становились свидетелями того, что собаки, так хорошо себя зарекомендовавшие на пробе, попав к ним, оказывались все без исключения никуда негодными. Тайна этих превращений через некоторое время выяснилась, когда одному из обманутых клиентов Ивана Яковлевича удалось поймать его на месте преступления.

Оказалось, что Иван Яковлевич, сейчас же после того, как снимал ошейник с испытываемой собаки, заставлял Сашку брать ее на поводок, а сам, прекрасно имитируя лай гончей, изображал своим голосом всю картину гона, подводя воображаемого зайца к охотнику, идущему по дороге или по просеке, изображал необходимые перемолчки, переходящие в скол, уводил гончую со слуха, возвращал зверя обратно и все с таким мастерством и умением, что число обманутых им оказалось довольно значительным.

Но, наконец, он попался, был нещадно избит, и с тех пор прекратились его объявления в московских газетах, а сам он принужден был продать избу и перекочевать в другую губернию.

Но память о его славных проделках еще долго жила среди московских охотников

Источник: http://Охота с собаками Пахомов Н.П.